Рабы Парижа - Страница 99

Эти слова, невероятные для любого постороннего человека, для юноши не были новостью. Герцог высказывал ему свои идеи множество раз. Между тем, Норберту казалось, что он слышит их впервые.

— А что, если мадемуазель де Пимандур не понравится мне? — спросил он.

— Ну и что?

— Я прошу вас избавить меня от вступления в брак, который будет несчастьем всей моей жизни.

Цезарь де Шандос пожал плечами:

— Детские глупости! Я так решил, и этого для вас должно быть достаточно.

— Отец!

— Вы, кажется, осмеливаетесь мне противоречить?

— Я не противоречу, а твердо стою на своем.

Герцог настолько привык к обычной покорности сына, что не сразу нашел ответ на неожиданные возражения.

— До сих пор я полагал, — насмешливо произнес он после небольшой паузы, — что только простолюдины ищут счастья в браке. Для аристократов же это просто сделка, обеспечивающая соблюдение фамильных интересов. Это очень печально, я не спорю, но в нашем кругу иначе быть не может. К тому же сердца мужчин брак нисколько не сковывает. А кто бы ни была ваша жена, ее сын будет герцогом де Шандосом, и это все, что вам от нее нужно.

Старик встал и начал прохаживаться по комнате.

— И ловко же я надул этого дурака Пимандура! — продолжал он. — Полтора миллиона приданого! А знаете, сколько у него денег? Пять миллионов! Пять миллионов прибавится к нашему состоянию: ваш сын унаследует все! Так что я к концу своей жизни надеюсь увидеть, как вы будете иметь семьсот тысяч годового дохода!

Герцог схватил сына за руку и судорожно сжал ее.

— Тем больше причин для нас с вами подвергать себя временным лишениям, чтобы как можно больше ускорить восстановление величия нашего рода!

Долго еще старик ходил и рассуждал, не замечая, что Норберт совершенно не разделяет его восторгов. Наконец герцог остановился перед сыном:

— Все, что было нужно, вы от меня услышали. Завтра мы едем в Пуату, а в воскресенье обедаем у Пимандура.

Молодой де Шандос несколько раз пытался заговорить — и не мог. От волнения у него перехватило дыхание.

Собравшись с силами, он дрожащим голосом пробормотал:

— Не стоит ехать в Пуату…

— Что вы сказали?

— Я никогда не сумею оценить мадемуазель де Пимандур.

— Вы с ума сошли?

— Эта девушка не будет моей женой.

— Отдаете ли вы себе отчет в том, что вы говорите?

— Да.

Герцог едва сдерживал гнев.

— И вы надеетесь, что я удовлетворюсь таким ответом?

— Я надеюсь, что вы уступите моим просьбам.

— Вы думаете, что я, глава рода, принесший столько жертв во имя высокой цели, откажусь от своих планов из-за капризов ребенка?

Норберт понял, что убедить отца ему не удастся, но решил не уступать герцогу до тех пор, пока это будет возможно.

— Это не каприз. Разве я когда-нибудь вас не послушался? Но в этом случае я умоляю вас предоставить мне свободу выбора. В остальном же по-прежнему приказывайте, что вам угодно.

— Я приказываю вам жениться на мадемуазель де Пимандур.

— А я говорю, что готов исполнить любой ваш приказ, кроме этого. Я ее не люблю и не полюблю никогда. Ради Бога, пощадите меня и не требуйте того, что выше моих сил!

— Я так сказал — и так будет!

Герцог встал, давая сыну понять, что разговор окончен.

Однако именно этим он заставил юношу решиться на открытое противостояние.

— Простите меня, отец, но этого не будет!

Глаза старого де Шандоса налились кровью, на лице его выступили пятна. Он круто повернулся к сыну и бешено закричал:

— Черт бы вас побрал! Откуда у вас столько дерзости?

— Я имею право решать свою судьбу.

— Где это видано, чтобы сыновья не выполняли приказаний отцов?

— Там, где отцы отдают невыполнимые приказания!

Для герцога это было уже слишком. Он схватил суковатую палку, заменявшую ему трость, и с диким воплем кинулся на сына.

Норберт, не шевелясь, смотрел на него твердым взглядом. Увидев это, отец остановился, со злостью отшвырнул палку и мрачно произнес:

— Рука не поднимается на потомка де Шандосов!

Своеволие и стойкость сына охладили пыл герцога. Он почувствовал в юноше свою кровь, и это польстило его фамильной гордости.

— Я бы не потерпел вашего удара, отец, — твердо проговорил молодой маркиз.

Тогда старик, сохранивший геркулесовскую силу воинственных предков, схватил Норберта за шиворот, поднял его, отнес на второй этаж и втолкнул в одну из комнат.

— Двадцать четыре часа вам на размышление! — прорычал герцог и запер дверь, оставив Норберта в заключении.

— Никогда! — крикнул юноша вслед отцу.

Теперь маркиз чувствовал себя настоящим дворянином: он боролся до конца и остался несломленным. Он еще больше полюбил Диану за то. что она пробудила в нем мужество и чувство собственного достоинства.

Но как сообщить ей о том, что произошло? Надо предупредить девушку, чтобы она была готова ко всему!

Кроме того, надо срочно посоветоваться с Доманом: что делать, какими способами ему, несовершеннолетнему, противиться воле отца?

— Норберт стал думать о побеге.

Тяжелая дубовая дверь была по-средневековому крепка. Окно было слишком высоко от земли и к тому же выходило в вымощенный булыжником двор замка.

Юноша внимательно осмотрел комнату, но не обнаружил ни одного предмета, который мог бы заменить веревку.

Поразмыслив, он нашел выход из положения. Если ему на ночь дадут постель, то в его распоряжении окажутся две простыни, с помощью которых, как он читал в каком-то романе, нетрудно спуститься из окна.