Рабы Парижа - Страница 106

106

Юноша зарычал, как раненый лев, кинулся к бесчувственной девушке, схватил ее руки и, целуя их. стал страстно призывать ее вернуться к жизни.

— Нет, ты не убьешь себя!… Ты не умрешь, моя любимая!… Пусть лучше умрут те, кто довел тебя до такого отчаяния!… Пусть против них обратится тот яд, который ты готовила себе!… Это — мое дело… Де Шандосы всегда судили друг друга сами!

Молодой маркиз схватил флакон, выпавший из безжизненных рук Дианы, — и, обливаясь слезами, выбежал из комнаты.

Громко и страшно хлопнула в тишине входная дверь.

Адвокат не пропустил ни слова из этой жуткой сцены. Зубы его стучали, как в лихорадке.

Услышав, что Норберт убежал, Доман поспешил в кабинет, чтобы привести в чувство несчастную девушку, и чуть сам не упал в обморок прямо на пороге: Диана стояла у окна и хладнокровно провожала глазами юношу, несущего смерть своему отцу.

"Вот это женщина! — с восхищением подумал старый мерзавец. — Мне бы такую силу характера!"

Как бы в ответ на его мысли, Диана гордо повернулась к адвокату и с торжеством произнесла:

— Вы говорили, что множество людей будет проливать слезы, пока жив герцог? Эти люди могут утешиться.

— Господи! — прошептал месье Доман.

— Лишь бы сегодня вечером все не открылось, — невозмутимо добавила она. — Норберт так неловок…

"О, черт! Что же я наделал! — думал адвокат. — Если этот сумасброд натворит глупостей и герцог что-нибудь заподозрит, то мне еще не раз придется позавидовать той участи, что я ему уготовил!"

Мадемуазель де Совенбург в это время спокойно приводила в порядок прическу и расправляла платье.

— Пора домой, — сказала она. — Обо мне, наверно, уже беспокоятся.

На крыльце Диана обернулась к провожавшему ее сообщнику и с величественным жестом промолвила:

— Завтра, Доман, вы поздравите меня с титулом герцогини де Шандос!

Адвокат подобострастно поклонился.

— Прощайте, — едва кивнула в ответ девушка.

Диана ушла.

А месье Доман до утра метался, как в горячке, по измятой постели.

Это была самая длинная ночь в его жизни.

18

Норберт, прибежав в замок Шандос, сразу же бросился в столовую.

Там никого не было.

На полке стояла бутылка старого и очень дорогого красного вина — единственная роскошь, которую позволял себе герцог.

Еще по дороге в замок юноша все обдумал, поэтому сейчас он, не оглядываясь и не теряя времени на размышления, откупорил бутылку — и опорожнил в нее флакон с ядом. Затем снова закрыл ее пробкой и поставил на место.

Никто, кроме герцога, не осмелился бы пить это вино.

Удар был нацелен точно.

Норберт действовал чисто механически, почти бессознательно, а окончив, отошел к окну, сел — и стал ждать.

Герцог в этот миг находился в дальней аллее парка — на том самом месте, где молодой маркиз, узнав о своем предназначении, проклинал отца.

Впервые в жизни старый де Шандос раскаивался в своем поступке.

Нет, он не жалел о том, что наказал сына. Даже о том, что ударил его палкой: ослушник заслужил это.

Но герцог понимал, что Норберт имеет теперь все основания обратиться в суд. И жалел, что не подумал об этом, когда брался за палку.

Насчет решения суда старик нисколько не тешил себя иллюзиями: он прекрасно знал, что из-за своего образа жизни выглядит в глазах света почти ненормальным. Суд может отнять у спятившего отца всю власть над сыном.

Конечно, Норберт слишком наивен, чтобы обратиться к правосудию. Но его найдется кому натолкнуть на эту мысль. Та же Диана де Совенбург, да мало ли еще любителей совать нос в чужие дела…

Старик скорее пожертвовал бы своей жизнью, чем браком сына с Мари де Пимандур. Но теперь придется заменить силу хитростью.

"Владетельному герцогу де Шандосу, главе древнего рода, придется притворяться перед мальчишкой!" — с негодованием думал он.

Надо вернуть Норберта домой. Согласится ли он? Придется польстить юноше, чтобы лаской заставить его забыть нанесенное ему оскорбление.

Едва герцог пришел к такому решению, как ему доложили о возвращении сына. Для него в эту минуту не могло быть более приятной новости!

— Я его удержу под родительским кровом, — шептал старик, торопливо шагая к замку.

Когда герцог вошел в комнату, Норберт, забыв свою обычную почтительность, продолжал сидеть у окна.

"Ого! — подумал отец. — Сынок уже воображает себя совершенно свободным!"

Однако де Шандос не подал виду, что поведение молодого маркиза ему неприятно. Старик быстро осваивал унизительное для него искусство лицемерия.

Затем герцог заметил кровь на щеке и на одежде юноши.

— Норберт, друг мой, вы страдаете от раны… Почему вы не велели перевязать ее?

Ответа не было.

— Почему на вашем лице осталась кровь? Это — укор мне?

Маркиз упорно глядел в окно.

— В укорах нет нужды… Я и так глубоко сожалею, что так сильно разгневался на вас.

Норберт все еще не отвечал и его молчание начало смущать старика. Герцог оказался в положении, настолько для него новом, что он не знал, как поступить и что сказать. Чтобы вернуть себе присутствие духа, он решил выпить красного вина и наполнил свой стакан.

Мороз пробежал по телу юноши.

— Ну, сын мой, какие еще извинения должен принести вам отец?

Герцог взял стакан и продолжал говорить, держа его возле самых губ:

— Как это больно — унижаться перед собственным сыном, да еще напрасно! Это жестоко с вашей стороны, маркиз.

У Норберта перехватило дыхание. Воздух куда-то исчез, голова кружилась, в ушах шумело. Он хотел закрыть глаза, чтобы не видеть того, что сейчас произойдет, но не смог этого сделать.

106